Песни неволи, тюрьмы и каторги: от пушкина до высоцкого

Песни неволи, тюрьмы и каторги: от Пушкина до Высоцкого
(Отрывки из исследования)
Песни неволи, тюрьмы и каторги: от Пушкина до Высоцкого

«Я занимаюсь авторской песней, — говорил В. Высоцкий, — считаю, что это просто другой песенный жанр: это стихи, которые исполняются под гитару или под другой какой-нибудь инструмент. Просто стихи, положенные на ритмическую основу…»

«…Традиции авторской песни на Руси существовали давно. Первыми авторами-исполнителями своих песен были скоморохи. Их озорные песни были направлены против господствующей силы, и поэтому скоморохов просто уничтожили. От их инструментов и песен почти ничего не осталось, кроме упоминания в одной чудом сохранившейся былине.

Мы знаем только бардов, менестрелей, вагантов, миннезингеров – традиции западные, — пишет профессор В. Берестов. — Одним из самых первых, кто начал восстанавливать авторскую песню в России, был А. Пушкин.

В «Сценах из рыцарских времён» он вывел на сцену нового героя, которому подарил одно из любимейших своих стихотворений, «Жил на свете рыцарь бедный…», необыкновенно смелое, вызывающее, глубокое и удивительно певучее, — образец авторской песни.

Именно Пушкин заново открыл этот жанр, ощутил необходимость его для русской поэзии. Поэзия родилась вместе с песней, была при рождении песней, и развивалась под аккомпанемент струнных инструментов.

В авторской песне достигается самая высокая степень свободы – свобода в выражении своих взглядов, свобода в выборе сюжетов, политическая свобода.

Всё это началось во времена Пушкина и Лермонтова, и Высоцкий прекрасно отдавал себе отчёт в том, что и кого он продолжает.

Он принадлежит к числу тех поэтов, которые взялись возрождать поэзию золотого века, идущую от самых корней русской и мировой традиции».

В воспоминаниях близких и друзей Высоцкого имя Пушкина всплывает постоянно. Говорят о похожести их судеб. Это неудивительно, поскольку, как у больших художников, тут многое совпадает, и в этом, видимо, существует своя закономерность.

Детство обоих было опалено войной. Через Царское Село, где учился Пушкин, проходили русские войска сражаться с Наполеоном. Высоцкий мальчиком видел, как по улицам Москвы прогоняли колонну немецких пленных солдат.

Царскосельский лицей сыграл в жизни Пушкина такую же большую роль, как в жизни Высоцкого Большой Каретный. Здесь прошли годы юности, родилась и окрепла та дружба, которая была пронесена через все последующие годы.

«Мерседес», как у генсека страны, сродни пушкинскому фраку на царских балах. И памятник – на том же Страстном бульваре…

«Володя читал очень много и очень хорошо знал литературу, особенно классику, — вспоминает Г. Епифанцев. – О Пушкине мог говорить сутками! Мало кто об этом знает, но он великолепно знал Пушкина».

— «Кто ваши любимые писатели и поэты?» — «В первую очередь Пушкин…»

— «Не стали ли мы в последние годы слишком часто и много выказывать свою любовь к Пушкину?»

— «А как же его не любить? Можно быть вообще равнодушным к поэзии, в том числе и к Пушкину, но если поэзия волнует, то Пушкин – в первую очередь» (Из интервью Высоцкого газете «Литературная Россия»).

Творческий диалог с Пушкиным – одна из главных сквозных линий поэзии Высоцкого, начиная с раннего его творчества («Скоморохи на ярмарке», «Песня о Вещем Олеге» и «Лукоморья больше нет» 1967г.) до стихотворений «Монумент», «Французские бесы», «Купола», «Старый дом», «Кони привередливые» последних лет творчества.

Пушкинские строки, образы и мотивы вводятся в произведениях Высоцкого отнюдь не как подражание, они служат отправной точкой поэтической мысли, предметом глубоких размышлений. Мысли и чувства, волновавшие Пушкина – поэта Х1Х века, нашли своё творческое развитие и переосмысление в творчестве Высоцкого – поэта века ХХ-го.

Это можно проследить на многих примерах. И поскольку эта публикация не ставит перед собой цели осмыслить всё творчество Высоцкого и охватить все те темы, которые стали общими для обоих поэтов, остановимся только на некоторых из них.

Ни музы, ни труды, ни радости досуга, Ничто не заменит единственного друга…

(А. Пушкин, «К Чаадаеву»).

«Володя мне говорил: «Я больше всего в жизни ценю дружбу. Больше семьи, жены, славы, денег, — больше жизни», — рассказывал В. Золотухин. Именно так и относился к дружбе Пушкин.

Друзья мои, прекрасен наш союз!
Он, как душа, неразделим и вечен Неколебим, свободен и беспечен, Срастался он под сенью дружных муз.
И счастие куда б ни повело.
Всё те же мы: нам целый мир чужбина; Отечество нам Царское Село. (А. Пушкин, «19 октября»).

Помнишь ли, товарищ, этот дом? Нет, не забываешь ты о нём. И я скажу, что тот полжизни потерял, Кто в Большом Каретном не бывал. Ещё бы! Ведь – Где твои семнадцать лет? – На Большом Каретном. Где твои семнадцать бед? – На Большом Каретном.

Где твой чёрный пистолет? – На Большом Каретном. Где тебя сегодня нет? – На Большом Каретном Переименован он теперь. Стало всё по новой там, верь не верь. И всё же, где б ты ни был и где ты не бредёшь, Нет-нет, да по Каретному пройдёшь… (В.

Высоцкий, «Большой Каретный»).

Пушкин понимал дружбу, как студенческое братство в годы ученичества (вспомнить хотя бы стихотворения «Пирующие студенты» и «Элегия»), и тосковал по этому братству в зрелые годы.

Я дружбу знал – и жизни молодой Ей отдал ветреные годы, И верил ей за чашей круговой В часы веселий и свободы… (А. Пушкин, «В. Ф. Раевскому»).

В творчестве Высоцкого тема дружбы занимает особое место. Отталкиваясь от того же братства («Большой Каретный», «В этом доме большом…»), он идёт дальше и раскрывает её шире.

Узы дружбы в его произведениях проверяются на прочность («Если друг оказался вдруг…», «Давно смолкли залпы орудий…»), он рассказывает, как проявляется дружба на войне («Их – восемь, нас – двое…», «О моём старшине»), передаёт горечь потери друга («Песня о погибшем друге», «Тот, который не стрелял», «Разведка боем»), тоску разлуки…

Если где-то в глухой, неспокойной ночи Ты споткнулся и ходишь по краю, — Не таись, не молчи, — до меня докричи, Я твой голос услышу, узнаю…

(В. Высоцкий, «Если где-то в глухой…»).

Дружба – это высшая форма общения, позволяющая постигать истину в человеческих отношениях даже тогда, когда с другом разлучён или друг, — как говорил Высоцкий, — «больше не живёт». Друг – это ориентир и критерий отношений с людьми, даже если он далеко.

Печален я: со мною друга нет, С кем долгую запил бы я разлуку, Кому бы мог пожать от сердца руку И пожелать весёлых много лет. Я пью один…

(А. Пушкин, «19 октября»).

Эти строки трагически перекликаются с песней Высоцкого «Он не вернулся из боя». Однако произведение это выделяется как раз тем, что речь в нём идёт, — как отметил В. Новиков, — о неразделённой дружбе, о страдании от этой неразделённости.

Герой начинает понимать, что ему нужен как друг погибший товарищ только после того, как тот погиб. Они жили в одной землянке и, если и дружили, то герой не понимал этого, — а значит, от неразделённости дружбы страдал погибший.

Он молчал невпопад и не в такт подпевал, Он всегда говорил про другое, Он мне спать не давал, он с восходом вставал, — А вчера не вернулся из боя.

Сосед раздражал его, но вот он не вернулся из боя, — и герой почувствовал себя бесконечно одиноким. Нужно уметь вовремя ценить дружбу и быть внимательным к людям.

Никто не рассказал о дружбе с такой любовью и романтичностью, как Пушкин. Никто не спел о ней с такой болью, как Высоцкий.

Вот и разошлись пути-дороги вдруг: Один – на север, другой — на запад, — Грустно мне, когда уходит друг Внезапно, внезапно. Ушёл, — невелика потеря Для многих людей. Не знаю, как другие, а я верю, Верю в друзей

Высоцкий жаловался, что его упрекают в том, будто он не пишет песен о любви. Это не совсем верно. По сравнению с Пушкиным, чья поэзия чрезвычайно богата любовной лирикой, у Высоцкого на первый взгляд этой теме уделено мало внимания.

Но это только на первый взгляд. «Лирика, — говорил он, — это всё то, что ты думаешь, это твои собственные мысли и твоё отношение. Я не знаю, почему меня упрекают в том, что я не пишу лирических песен.

Вероятно, путают лирические песни с любовной лирикой… У меня есть песни о любви».

В своё время Пушкин определил любовь так, как может понимать и чувствовать её только поэт:

В глубоком знанье жизни нет – Я проклял знаний ложный свет, А слава… луч её случайный Неуловим. Мирская честь Бессмысленна, как сон… Но есть Прямое благо: сочетанье Двух душ… (А. Пушкин, «Сцена из Фауста»).

В полном согласии с этим пониманием звучит тема любви в поэзии Высоцкого, и она требует отдельного, долгого разговора.

«Песни Высоцкого, — писал Р. Рождественский во вступительном слове к 1-му изданию сборника «Нерв», — это песни очень настоящих, сильных людей». И любовь у него – настоящая, любовь сильных духом людей. Любовь, почти всегда — разделённая.

Ах, разность в языках, — Не положенье – крах! Но выход мы вдвоём поищем – и обрящем… (В. Высоцкий, «Люблю тебя сейчас…»).

Руки сцепились до миллиметра, Всё — мы уходим к свету и ветру, — Прямо сквозь тьму, Где – одному выхода нет!.. (В. Высоцкий, «Нить Ариадны»).

Это и есть то самое «сочетанье двух душ», о котором писал Пушкин, — и только вдвоём можно найти выход и из лабиринта, где царствует тьма, злоба и ненависть, и из заколдованного леса, где «лапы у елей дрожат на ветру» и «птицы щебечут тревожно», — где хорошо и уютно только одному. Для любви не существует ни преград, ни расстояний, — как в песне «Ноль семь», где, казалось бы, обычные слова в телефонной трубке: «Здравствуй, это я!» равноценны признанию в любви…

В произведениях Высоцкого не только люди умеют любить. Любят птицы («Баллада о двух погибших лебедях»), животные («Жираф, или Что случилось в Африке»), корабли («Жили-были на море…»), машины:

Что ж съезжаться – пустые мечты? Или это есть кровная месть городам?.. Покатились колёса, мосты, — И сердца… или что у них есть ещё там… (В. Высоцкий, «Песня о двух красивых автомобилях»).

Вершина любовной лирики Высоцкого, безусловно — «Баллада о Любви». В высоком смысле слова она перекликается со строчками пушкинских стихотворений:

Певцы любви! вы ведали печали, И ваши дни по терниям текли; Вы свой конец с волненьем призывали. (А. Пушкин, «Любовь одна — веселье жизни хладной…»)

О вы, хранимые судьбами
Для сладостных любви наград;
Любви бесценными слезами
Благословится ль ваш возврат!..
(А. Пушкин, «Наездники»).

Так писал Пушкин. Высоцкий, продолжая ту же тему, возвышает любовь до идеала. Он поёт не просто о любви чистой, в лучах и сиянии, он уверен в том, что такая любовь возможна, — отсюда и личное местоимение «я».

Но вспять безумцев не поворотить –
Они уже согласны заплатить
Любой ценой – и жизнью бы рискнули,
Чтобы не дать порвать, чтоб сохранить
Волшебную невидимую нить,
Которую меж ними протянули.

Я поля влюблённым постелю – Пусть поют во сне и наяву! Я дышу, и значит – я люблю! Я люблю, и значит – я живу! Но многих, захлебнувшихся любовью,
Не докричишься – сколько ни зови, —
Им счёт ведут молва и пустословье,
Но этот счёт замешан на крови.

Читайте также:  Пианино yamaha поможет реализовать творческие способности

А мы поставим свечи в изголовье
Погибших от невиданной любви…
(В. Высоцкий, «Баллада о Любви»).

И, если уж мы говорим о пушкинских традициях в творчестве Высоцкого, то никак нельзя обойти ещё одной темы, очень важной для обоих поэтов.

«…Вопрос хороший и очень интересный, — говорил Высоцкий в ответ на записку из зрительного зала, — моё отношение к России, Руси, её достоинствам и недостаткам. Это не вопрос, это – тема, над которой я вот уже двадцать лет работаю».

Тема России действительно проходит через всё его творчество.

Это не только «Моя цыганская», «Старый дом», «Райские яблоки», «Я не люблю»… Эта тема гораздо шире, её можно проследить во всех его поэтических и прозаических произведениях и даже в работах в кино («Служили два товарища», «Арап Петра Великого» и др.).

Понятия России, Руси, Родины, матери всегда здесь находятся в одном синонимическом ряду. Даже в сатирических песнях отношение автора к ним однозначно – это то святое, что даётся человеку один раз и на всю жизнь.

Пока свободою горим,
Пока сердца для чести живы,
Мой друг, отчизне посвятим
Души прекрасные порывы!
(А. Пушкин, «К Чаадаеву»).

«Долго Россия оставалась чуждой Европе, — писал Пушкин в своих записках. – Великая эпоха Возрождения не имела на неё никакого влияния, рыцарство не одушевило чистыми восторгами и благородное потрясение, произведённое крестовыми походами, не отозвалось на нравах. Но России определено было высокое предназначение…»

Я стою, как перед вечною загадкою,
Пред великою да сказочной страною –
Перед солоно- да горько-кисло-сладкою,
Голубою, родниковою, ржаною… Душу, сбитую утратами да тратами, Душу, стёртую перекатами, — Если до крови лоскут истончал, — Залатаю золотыми я заплатами – Чтобы чаще Господь замечал!
(В. Высоцкий, «Купола»).

Песня эта интересна помимо того, что в ней много горькой иронии, и тем еще, что написана была Высоцким для фильма «Сказ про то, как царь Пётр арапа женил» по пушкинскому «Арапу Петра Великого», — и поётся как от имени героя, так и от имени автора. Пушкинский взгляд на Россию Петра 1 совпадает с взглядом Высоцкого не только на историческую Россию, но и на Россию вообще. Автор, как и его герой, не отделяет свою судьбу от судьбы страны: «Без России я ничто».

«Во всех своих песнях, — говорил он, — есть мой собственный взгляд на мир и на те проблемы, о которых я пишу». Высоцкий с полным правом русского поэта мог бы повторить слова, которые Пушкин произнёс в ответ на вопрос любопытствующего лицеиста: — «По какому ведомству вы служите?»

— «Я числюсь по России».

Песни неволи, тюрьмы и каторги: от Пушкина до Высоцкого

Источник: http://podsnegniki.ucoz.ru/index/0-9

Песни царской каторги свидетельствуют и обвиняют

  • Песни неволи, тюрьмы и каторги: от Пушкина до Высоцкого                                                                                              И он терпеливо оковы несет:
  • За дело любви он страдает,
  • За то, что не мог равнодушно смотреть,
  • Как брат в нищете погибает.
  • ( Из арестантской песни последней четверти XIX столетия ).

До тех пор, пока будут существовать классы, будет существовать государство, как аппарат насилия и подавления угнетенного класса классом угнетающим. До тех пор, пока будет существовать государство, будут существовать тюрьмы, и в них будет плохо, даже если все камеры телефонизируют и снабдят кабельным телевидением. Потому что в тюрьмах, как местах, отчужденных от общественной жизни, всегда скапливаются и предельно обнажаются все противоречия и недостатки общества, их учредившего и содержащего. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что в государствах, которые охраняют волчий закон эксплуатации человека человеком, т.е. классовые интересы ничтожного меньшинства, тюремная система будет гораздо жестче, тюремные порядки – во сто крат бесчеловечнее, а людей, незаслуженно подвергшихся тюремному наказанию, во много раз больше, чем в государствах, защищающих интересы подавляющего большинства и общественную собственность на средства производства.

Как говорится, всё познается в сравнении. О плохом не хочется вспоминать, и потому оно обычно быстро забывается. А зря! Но, к счастью, кроме труднодоступных для широких трудящихся масс архивных документов, сохранились народные песни, которые из-под пластов времени свидетельствуют и обвиняют царское самодержавие в нечеловеческой жестокости по отношению к простому  народу.

На каторгу нередко отправляли на 25 лет. За 5 лет каторжных работ человек превращался в глубокого старца, 10 лет каторги переживали единицы, до 25 лет не дотягивал практически никто. Примерно треть от общего числа заключенных гибла в первый же год – на этапе. Недаром об испытаниях, выпавших на долю каторжан на Большом Сибирском Тракте, сложено множество надрывающих душу песен.

От этапа к этапу, в зной и стужу, шли партии заключенных в кандалах, прикрепленные по десять человек железными прутьями (с последней четверти XIX столетия – цепями). Когда в дороге один обессиливший падал или умирал от голода, остальные девять тащили его до этапной тюрьмы, где начальник открывал замок железного прута (или цепи).

  1. Свидетельствует арестантская народная песня конца XIX столетия, которая напоминала душераздирающий стон:
  2. Трактовая ты дорога,                                                                                       Да Сибирский Большой Тракт,
  3. По тебе вели, дорога,
  4. Арестантов в кандалах…
  5. Дай немного отдохнуть.
  6. Кандалами сжаты ноги,
  7. Нету хуже этих мук…
  8. Вас за что же, арестанты? –
  9. Их спросили старики.
  10. Нас на каторгу сослали
  11. За народ, за мятежи.
  12. Они дальше потянулись,
  13. Загремели кандалы.
  14. Песню грустную запели
  15. Про детей и мать старушку,
  16. Про любимую жену.
  17. И шагали шаг за шагом –
  18. Шли в Сибирскую страну.

Небольшие и ветхие здания тюрем не отапливались. Сырой и холодный ветер продувал их со всех сторон. В таких зданиях иногда размещались до пятисот человек. Люди ложились на нары и на пол. Из-за тесноты можно было лежать только на боку.

«Обессиленных долгим тюремным заключением, битых кнутом, с выжженным клеймом, отягченных кандалами заключенных под ударами плетей и прикладов гнали пешком через огромные пространства России, везли на стругах по сибирским рекам. Им приходилось идти около года» (Дворников В.

Н. «В Сибирской дальней стороне»).

  • Работа для каторжного была сущим адом. Герой песни «Воля грозного монарха» скорбно говорит:
  • Винокурные заводы
  • Все состарили меня,
  • Солеварные заводы
  • Скрыли белый свет из глаз.
  • От крестьянских саватеек
  • Все мозоли на плечах.
  • От пузатого начальства
  • Всё здоровье растерял.

Полуголодные и полуголые заключенные по 14-16 часов стояли в удушливом жару у больших печей. Питались только черствым хлебом да водкой, выдаваемой администрацией. Генерал-губернатор Восточной Сибири Броневский вынужден был признать в своих мемуарах: «Положение рабочих по моему осмотру оказалось самое печальное.

Находясь денно и нощно у огня, и лохмотья свои ожгли, босы и полунаги, артели никакой, где бы приготавливалась пища, они, отбыв свою смену, заливали своё горе водкой… И, оглодав кусок хлеба, утомленные, тут же у огня предавались сну.

Закоптелые останки образа человеческого, покрытые кое-каким рубищем, всклокоченные волосы и ужасающие глаза – взывают к состраданию».

Труд в рудниках был ещё более адским.

Сибирская каторга знала все виды телесных наказаний: кнутом, плетями, палками, розгами. Бытовало выражение: «Кнут – пуще четвертования».

Один из свидетелей наказания кнутом писал: «Кнут есть орудие, которое раздирает человеческое тело, отрывает мясо от костей, мечет по воздуху кровавые брызги и потоками крови обливает тело человека. Мучение лютейшее из всех известных» (Викторский С.

К. «История смертной казни в России», 1919 г. стр. 287). В песне «Вы, бродяги, вы, бродяги» повествуется:

  1. Гарнизон стоит порядком,
  2. Барабаны по бокам,
  3. Барабанщики пробили –
  4. За приклад всех повели.
  5. Плечи, спину исчеканят,
  6. В госпиталь нас поведут.

Не стоит считать, что царская каторга была только для уголовных элементов. Напротив. Туда попадали, в основном, как уже было сказано в выше приведенной песне: «За народ, за мятежи». Фольклорных песен каторги, в которых герой страдает не за себя, а за освобождение трудящихся от беспредельного угнетения, очень много. Приведу ещё одну.

  • Ах, ты доля, моя доля,
  • Доля горькая моя!
  • Для чего ты, злая доля,

До Сибири довела!?

  1. Не за пьянство, не буянство
  2. И не за ночной грабеж –
  3. Стороны родной лишился
  4. За крестьянский мир честной.
  5. Год холодный, год голодный,
  6. Стали подати сбирать
  7. И последнюю скотину
  8. За бесценок отдавать.
  9. Я от жалости обидной
  10. Сам к царю пошел,
  11. Да дорогой задержался –
  12. До царя я не дошел.
  13. Моё сердце не стерпело –
  14. Я урядника убил…
  15. И за это преступленье
  16. В рудники я угодил.
  17. Очутился я в Сибири,
  18. В шахте темной и сырой,
  19. Повстречался я с друзьями:
  20. Нынче, друг, и я с тобой.
  21. Далеко село родное,
  22. Но хотелось бы узнать –
  23. Удалось ли односельцам
  24. С шеи подати столкать?

Понятно, что люди, способные бороться и страдать за общее благо, – это лучшие представители народа. Русские мыслители, которым не удалось избежать ужасов царской каторги и ссылки, отметили это в своих произведениях. Н.Г.

Чернышевский записал в своем дневнике: «Сибирь получала из России постоянный приток самого энергичного и часто самого развитого населения». Ф.М. Достоевский в «Записках из Мертвого дома» писал об остроге, как о месте, где нередко оказывались лучшие люди из народа. Сохранились на этот счет воспоминания декабристов и их жен.

Широкой известностью пользовались в советское время дневники М.

Волконской, в которых она отмечала заботливое, отеческое отношение к ней всех, встретившихся ей на пути каторжан из народа и противопоставляла его хамскому и бесчеловечному отношению царских чиновников и служак, считающихся официально добропорядочными и благонравными гражданами.

Исследователь и собиратель каторжного фольклора Сибири Н.М. Ядринцев утверждал: «В тюремной среде можно было ближе всего познакомиться с жизнью простого народа и его судьбою. Здесь встречались иногда самые сильные и нередко самые даровитые натуры русского народа». Социальный состав царской каторги был максимально разнороден.

В этом горниле жестокости и страданий революционная мысль передовых интеллигентов сплавлялась с неуёмной энергией стихийных бунтовщиков и полировалась огнем самоотверженного чувства справедливого негодования, направленного против рабства и угнетения. Именно там, в местах заключения, ковалась несгибаемая воля народа, воля к преобразованию общественного жизнеустройства на принципах равенства, братства и всеобщей солидарности людей труда.

К слову заметить, что контрреволюция 1991 года тоже ковалась в тюрьмах – только советских. По её горьким плодам мы можем судить о моральных качествах людей, находившихся в них.

Абсолютно противоположны мотивы осуществления революции 1917 года и контрреволюции 1991 года. Первая была осуществлена во имя освобождения трудящихся масс  от цепей угнетения и невежества, во имя общего блага.

Вторая – на костях миллионов во имя личного благополучия наиболее наглых и бесстыдных.

Но вернемся к песням царской каторги. Чем ближе был 1905 год, тем больше тема неизбывного страдания уступала место теме грозной решимости бороться за свою свободу. Так, например, герой песни «Как из острова, из проклятого», заявляет:

  • Разорвал я цепи железные,
  • Разломал засовы чугунные,
  • Вьюги зимние я не боюсь!
  • Сдохнуть с голоду не страшусь!
  • Я свободу людям
  • Своей ценой продам.

После революции 1905-07 гг., когда царизм, в ответ на революционные выступления, усилил репрессии, в песнях каторги и ссылки с особой силой зазвучали социальный протест и призыв к борьбе за народное счастье. Так, например, композитором Гертевельдом в 1908 году в Акатуе была записана такая песня:

  1. Нашим смотрителям
  2. И надзирателям –
  3. Вечно худая слава!
  4. И кровопиителям –
  5. Вечно худая слава!
  6. Нашим предателям,
  7. Законодателям, –
  8. Вечно худая слава!
  9. Кашу казенную
  10. Ели вареную…
  11. Вечно худая слава!
  12. Щам, что с обманами
  13. Да с тараканами –
  14. Вечно худая слава!
Читайте также:  Диагностика музыкальных способностей детей: как не ошибиться?

В начале ХХ столетия протестные и свободолюбивые песни царской каторги были чрезвычайно популярны в народе и включались во все нелегальные политические издания.

Интереснейший документ хранился в ленинградском музее Великой Октябрьской социалистической революции – брошюра-программа «Большого рабочего и солдатского концерта», устроенного в июле 1917 года большевиками в пропагандистском клубе «Правда», который был организован ими же в апреле того же года.

Программа, вместе с «Песней о Соколе» и «Песней о Буревестнике» Горького, произведениями Глинки, Даргомыжского, Грига включает и «Песни сибирских каторжан в записи В. Гертевельда».

В заключение хочется сказать, что пока люди не научатся рассматривать любые явления в развитии, т.е. объективно оценивать и сравнивать то, как было, с тем, как стало, до тех самых пор они не смогут увидеть качественных скачков ни к улучшению, ни к ухудшению, и поэтому будут всегда являться жертвами манипуляций и махинаций политических демагогов и перевертышей.

Н. Кузьменко

Источник: https://zabolshevizm.wordpress.com/2014/01/19/post1305/

Репрезентации Сибири в песнях каторжан второй половины XIX — начала ХХ вв

 

Печатный аналог: Родигина Н.Н. Репрезентации Сибири в песнях каторжан второй половины XIX — начала XX века // Вестн. Новосиб. гос. ун-та. Серия: История, филология. 2015. Т. 14, вып. 1: История. С. 76–90. PDF, 334 Кб.

Статья посвящена выявлению образов Сибири в песнях каторжан второй половины XIX — начала ХХ вв. Аргументирована актуальность обращения к изучению песен сибирской каторги для реконструкции представлений о регионе в массовом сознании россиян. Предпринят анализ истории изучения песен «неволи» и показано как их первые исследователи сами являлись творцами социокультурных мифов о Сибири в русской беллетристике и научном дискурсе. В качестве источников привлечены песни, записанные на сибирской уголовной каторге и опубликованные в изучаемый период. Доказано, что разножанровые каторжные песни конструировали яркий, эмоционально-насыщенный, легко узнаваемый образ жестокой Сибири-тюрьмы, страны изгнания, символической смерти. Однако, наряду с образами далекой, чужой, некрещеной стороны, в песнях бродяг, имевших широкое хождение в среде каторжан, были представлены репрезентации региона как привольной, богатой земли, столь популярные в среде крестьян-переселенцев.

Со второй половины XIX столетия песни ссылки и каторги вызывали к себе постоянный интерес не только исследователей Сибири, пенитенциарной системы Российской империи, русского фольклора, но и широких слоев русской публики, любопытствующей о судьбах и чувствах «униженных, оскорбленных, отверженных».

Проявлением этого интереса, наряду, с исследовательскими и публицистическими статьями, освещающими феномен тюремных, острожных, каторжных и бродяжьих песен, были, к примеру, многочисленные концерты начала ХХ в., на которых Ф. И. Шаляпиным, Н. В. Плевицкой, Л. М. Сибиряковым, С. П. Садовниковым и др. исполнялись песни неволи. Современный исследователь М. Л.

Лурье, даже утверждает, что в начале ХХ в. тюремные песни стали своего рода мэйнстримом общенациональной песенной культуры, и если и уступали всегда лидировавшим песням любовного содержания, то очень незначительно [Лурье, 2010. С. 18]. По всей видимости, именно это объясняет поездку пианиста и композитора В. Н. Гартевельда по Сибири в 1908 г.

для записи тюремных и бродяжьих песен, впоследствии составивших основу его гастрольной концертной программы по 60 городам России. В поездке участвовали оперные певцы и она имела большой резонанс в периодической печати [Джекобсон, Джекобсон, 2006. С. 13].

Вполне объяснимо, что Сибирь как «штрафная колония» Российской империи стала Меккой для всех собирателей и исследователей песен «наказанной России», а результаты их изысканий в виде записей песен, выступлений на концертах стали одним из источников формирования и трансляции представлений о Сибири в массовом сознании россиян.

Песни неволи, тюрьмы и каторги: от Пушкина до Высоцкого

Подвозка ссыльно-каторжными строительных материалов к постройкам в Горном Зерентуе. Нерчинская каторга, конец XIX века. Алексей Кузнецов / runivers.ru

Гуманитарные исследования последних десятилетий с их напряженным вниманием к изучению «второй реальности» (мира идей, представлений, образов) породили волну публикаций, посвященных репрезентациям Сибири в художественной литературе, периодической печати, законодательных и делопроизводственных документах, в мемуарах русских интеллектуалов и крестьянских прошениях [Анисимов, 2010; Бассин, 2005; Лотман, 1997; Панарина, 2013; Ремнев, 2004; Родигина, 2006; Соловьева, 2006; Тюпа, 2002; и др.]. В конце ХХ — начале ХХI вв. появились работы, посвященные индивидуальным и коллективным представлениям о сибирской ссылке и каторге [Громыко, 1975; Кодан, 1981; Кузнецова, 1991; Малютина, 1887; Марголис, 1995; Ремнев, 1997; Сафронов, 2001; Ульянникова, 2000; Шахеров, 2005; Щербакова, 1996; Хламова, 2010; и др.]. Однако, насколько мне известно, образы Сибири в песнях ссыльных и каторжан еще не были предметом специального изучения. Между тем, песни являются уникальным историческим источником. С одной стороны, они отражают представления о регионе, с другой же, в силу их эмоциональности, широкого распространения, являются эффективным институтом их формирования.

Настоящая статья, как очевидно из названия, посвящена выявлению образов Сибири в песнях уголовных и административных ссыльных, каторжан конца XIX — начала ХХ в. За пределами моего внимания остались политические песни, которые, на мой взгляд, заслуживают специального изучения. Хотя я разделяю вывод М.

Л. Лурье о взаимопроникновении политической песни и тюремной лирики в ссылке и на каторге в начале ХХ в.

Этот процесс был связан с увеличением числа политических заключенных в пересыльных и каторжных тюрьмах, с усилением символического значения тюрьмы и каторги как обязательных элементов биографии профессиональных революционеров.

Последнее не могло не влиять на песенные образы революционеров как людей, принимавших страдания от власти и на присутствие в поэтике политических песен топосов, характерных для тюремного и каторжного фольклора (арест, тюрьма, каторга, рудники, кандалы, ссылка по этапу и т. п.).

В свою очередь, тюремная лирика обогащалась за счет усвоения, чаще всего на поверхностном уровне, пропагандистского дискурса, с присущими ему патетическими формулами («за правду встали», «разрушить царский трон»), отсылками к революционным прецедентам, политическими пророчествами [Лурье, 2010. С. 3–8].

Историографическая и источниковая рамки

История изучения каторжных песен XIX–ХХ вв. особенно их современниками, по сути, есть история конструирования образов Сибири в индивидуальном и коллективном сознании и культурной памяти.

Она позволяет понять, чем именно привлекали эти песни, как и почему их интерпретировали слушатели, о какой Сибири (стране тюрьмы/ неволи или, наоборот, вольной/необъятной) им «рассказывали» жестокие романсы, баллады и другие песенные жанры, нашедшие свое прибежище в песенном репертуаре сибирских каторжан.

В связи с этим, первые работы по изучению песен сибирской каторги, одновременно являются для нас источниками исследования влияния тюремных песен на создание мифа о Сибири «извне и изнутри». Как замечено К. В. Анисимовым и А. И.

Разуваловой, архетипическое содержание территориального мифа может разделяться в равной степени, как носителями формирующейся локальной ментальности, так и участниками историко-культурных процессов, не имеющими к ней прямого отношения [Анисимов, Разувалова, 2014. С. 75].

Судя по свидетельствам дореволюционных исследователей каторжного песенного фольклора, большое впечатление на них, как и многих образованных современников, произвели «Записки из мертвого дома» Ф. М. Достоевского, пробудив интерес к тюремной песенной лирике.

Опираясь на непосредственный опыт восприятия таких песен, полученный в Омском остроге в середине 1850-х гг., Достоевский приводит фрагменты запомнившихся ему песен, пытается их типологизировать, описывает манеру их исполнения, впечатление, которое они производили на слушателей.

К примеру, о песне «Не увидит мой взор той страны, в которой я рожден…», читаем:

«Эта песня пелась у нас часто, но не хором, а в одиночку. Кто-нибудь, в гулевое время, выйдет, бывало, на крылечко казармы, сядет, задумается, подопрет щеку рукой и затянет ее высоким фальцетом. Слушаешь, и душу надрывает» [Достоевский, 1982. С. 143].

Примечательно, что именно с описания впечатлений об арестантской песне «Милосердная», начинается цикл очерков С. В. Максимова «Сибирь и каторга», впервые опубликованных под таким названием в 1871 г. Позволю себе еще одну цитату, свидетельствующую об эмоциональном воздействии песен на слушателей, и объясняющую внимание к ним исследователей:

«Немного в этой песне слов, не особенно богата она содержанием, но слова ее не мимо идут, а содержание и склад ее, и особенно напев, трогают не одни только мягкие, настроенные на благотворение сердца» [Максимов, 1871. С. 30].

Песни, «надрывающие душу» и «трогающие сердца», в литераторах-реалистах, внимательных к проявлениям народной жизни, пробуждали стремление не только записать песни неволи и сделать доступными для современников и потомков, но и показать, как они отражают образ мыслей, чувств сибирских заключенных, определить истоки их песенного творчества, выяснить роль песни в повседневной жизни каторги. Неслучайно, одно из приложений к «Сибири и ссылке» называется «Тюремные песни». Оно содержит тексты песен, бытовавших в среде сибирских каторжан; варианты их классификации (старинные/новейшие, разбойничьи, солдатские, народные былины, романсы, юмористические); сведения о наиболее известных авторах (Ваньке Каине, забайкальском разбойнике Горкине и его «собрате по ремеслу» Кармелюке и др.) [Максимов, 1871. С. 371–428]. Важным представляется вывод Максимова о «присвоении» и переработке тюремной лирикой авторских поэтических произведений А. С. Пушкина, М. Ю. Лермонтова и др., поддержанный последующими исследователями.

Максимов не очень высоко оценивал качество новейших тюремных песен, услышанных им в Сибири, в сравнении «с настоящими и неподдельными произведениями самобытного народного творчества», к которым он относил песни древнейшего происхождения.

Он подчеркивал близость своих воззрений по этому поводу со славянофилами, в частности с П. В. Кириеевским, и искренне считал, что чем песня, в том числе тюремная, старше, тем она свежее и образнее.

Трудно согласиться с тезисом автора о почти полном отсутствии в Сибири исконной тюремной песни, о бытовании на каторге «неполных и искаженных» песен из европейской части России.

Источник: http://zaimka.ru/rodigina-convicts/

И. Рождественский или Н. Утин — Узнику (Из стен тюрьмы, из стен неволи…)

УЗНИКУ Иван Рождественский или Николай Утин Из стен тюрьмы, из стен неволи Мы братский шлем тебе привет. Пусть облегчит в час злобной доли Тебя он, наш родной поэт! Проклятым гнетом самовластья Нам не дано тебя обнять И дань любви, и дань участья Тебе, учитель наш, воздать.

Но день придет, и на свободе Мы про тебя расскажем всё, Расскажем в русском мы народе, Как ты страдал из-за него. Да, сеял доброе ты семя, Вещал ты слово правды нам; Верь — плод взойдет, и наше племя Отмстит сторицею врагам.

И разорвет позора цепи, Сорвет с чела ярмо раба, И призовет из снежной степи Сынов народа и тебя! Ноябрь 1861

«Колокол». Лондон, 1862, 3 (15) янв. Прибавление к л. 119/120, без подписи. «Лютня II: Потаенная литература XIX столетия» / Изд. Э. Л. Каспровича. Лейпциг, 1874; «Стихи и песни». М., 1886, под загл. «Послание М. Л. Михайлову студентов СПб.

университета, заключенных в Петропавловской крепости за студенческую историю 12 октября 1861 г.». Вольная русская поэзия XVIII-XIX веков. Вступит. статья, сост., вступ. заметки, подг. текста и примеч. С. А. Рейсера. Л., Сов. писатель, 1988 (Б-ка поэта.

Большая сер.)

Послание Михаилу Михайлову, заключенному в Петропавловской крепости, от группы студентов Петербургского университета, заключенных в той же крепости за антиправительственные выступления. Есть ответ Михайлова: «Ответ» («Крепко, дружно вас в объятья…»). И послание, и ответ, стали песнями — исполняются на мотив «Нелюдимо наше море» К. Вильбоа.

Читайте также:  Влияние музыки на воду: облагораживающее и разрушающее воздействие звуков

Автором, на основании свидетельства Н. Я. Николадзе, считается студент Петербургского университета Иван Александрович Рождественский (ум. 1876), находившийся среди тех, кто был арестован за участие в волнениях (см.: Николадзе Н. Я. Воспоминания о шестидесятых годах // «Каторга и ссылка». 1927. № 4. С. 44—45 и «Из переписки Н. Я. Николадзе с русскими и зарубежными литературно-общественными деятелями». Тбилиси, 1980. С. 232). Однако осведомленный Л. Ф. Пантелеев (Воспоминания. М., 1958. С. 179) считал автором деятеля «Земли и воли» Николая Исааковича Утина (1840?—1883). Вопрос об авторе не может считаться окончательно решенным.

Рождественский Иван Александрович (ум. 1876) – студент Петербургского университета, переводчик и журналист; участник революционного движения 1860-х.

Утин Николай Исаакович (1840?, по нек. данным 1844-1883) – студент Петербургского университета, участник революционного движения 1860-х, организатор русской секции I Интернационала. Спровоцировал исключение из Интернационала Михаила Бакунина.

Источник: http://a-pesni.org/starrev/uzniku.htm

Песни о Тюремной Неволе

  • Песни о Тюремной Неволе
  • * * *
  • Как бывало мне, ясну соколу, да времечко:
  • Я летал, млад ясен сокол, по поднебесью,
  • Я бил-побивал гусей-лебедей,
  • Еще бил-побивал мелку пташечку,
  • Как, бывало, мелкой пташечке пролету нет.
  • А нонеча мне, ясну соколу, время нет:
  • Сижу я, млад ясен сокол, во поиманье,
  • Я во той ли в золотой во клеточке,
  • Во клеточке, на жестяной нашесточке;
  • У сокола ножки сопутаны,
  • На ноженьках путички шелковые:
  • Занавесочки на глазоньках жемчужные!
  • Как бывало мне, добру молодцу, да времечко:
  • Я ходил-гулял, добрый молодец, по синю морю.
  • Уж я бил-разбивал суда-корабли,
  • Я татарские, армянские бусурманские;
  • Еще бил-разбивал легки лодочки;
  • Как, бывало, легким лодочкам проходу нет.
  • А нонеча мне, добру молодцу, время нет:
  • Сижу я, добрый молодец, во поиманье,
  • Я во той ли во злодейке земляной тюрьме.
  • У добра молодца ноженьки сокованы,
  • На ноженьках оковушки немецкие,
  • На рученьках у молодца замки затюремные,
  • А на шеюшке у молодца рогатки железные.
  • * * *
  • Куда идти печаль нести?
  • Пойду с горя в темны леса,
  • В темны леса, в чисты поля.
  • В чистых полях растет трава,
  • Растет трава шелковая,
  • Цветут цветы лазоревы.
  • Нарву цветов, совью венок
  • Милу дружку на головушку.
  • Носи, милый, не спрашивай!
  • Люби меня, не сказывай!
  • Меня любил — счастливым был;
  • От нас отстал — несчастным стал,
  • Несчастным стал, в острог попал,
  • В тюрьме сидит, в окно глядит.
  • * * *
  • «Ах ты душечка, жена моя молодая,
  • Что на улице застоялась,
  • На приказ, мой свет, загляделась,
  • На приказное на окошко?»
  • -«И ты душечка, мой сердечный друг,
  • Я. на улице застоялася,
  • На приказ, мой свет, загляделася:
  • Во приказе в государевом,
  • Что во той ли темной темнице,
  • За решеткою за железною
  • Сидит душечка добрый молодец.
  • И он пишет себе грамотку,
  • Не Пером пишет, не чернилами
  • Он своими горючими слезьими.
  • Не ко батюшке, не ко матушке
  • Он ко душечке к молодой жене:
  • «Ах ты душечка, молода жена,
  • Продавай свое житье-бытье,
  • Выкупай меня из неволюшки,
  • Как из той ли темной темницы!
  • Буде мало тебе всего покажется
  • В кабалу отдай малых детушек!»
  • На ответ пишет молода жена:
  • «Ах ты душенька, мой сердечный друг.
  • Не продам своего житья-бытья,
  • Не отдам в кабалу малых детушек!
  • Уж и так тебя бог помилует,
  • Государь тебя царь пожалует!»
  • Как далече, далече во чистом поле
  • Стоят два столбичка высокие,
  • Перекладинка лежит кленовая

И петелька лежит шелковая…

  1. «Уж как я тебе, друг, говорила,
  2. Честью-лестию вас упрашивала:
  3. Не седлай коня поздно вечером,
  4. Не съезжай с двора пополуночи,
  5. Не вози платье кровавое!
  6. Уж как ты, мой друг, меня не послушался,
  7. Ты седлал коня поздно вечером,
  8. Ты съезжал со двора пополуночи,
  9. Привозил платье кровавое;
  10. Ты за то сидишь в темной темнице,
  11. Не считай меня своей женой!»
  12. * * *
  13. Ты воспой, воспой, млад жавороночек,
  14. Сидючи весной на проталинке!
  15. Добрый молодец сидит в темнице.
  16. Пишет грамотку к отцу, к матери.
  17. Он просит того жавороночка:
  18. «Отнеси ты, млад жавороночек,
  19. На мою ли, ах, дальну сторону
  20. Ты сие письмо к отцу, к матери!»
  21. Во письме пишет добрый молодец:
  22. «Государь ты мой родной батюшка,
  23. Государыня моя родна матушка,
  24. Выкупайте вы добра молодца,
  25. Добра молодца, своего сына,
  26. Своего сына, вам родимого!»
  27. Как отец и мать отказалися
  28. И весь род-племя отрекалися:
  29. «Как у нас в роду воров не было,
  • Воров не было и разбойников!»
  • Ты воспой, воспой, млад жавороночек,
  • Сидючи весной на проталинке!
  • Добрый молодец сидит в темнице.
  • Пишет грамотку к красной девице.
  • В другой раз просит жавороночка,
  • Чтоб отнес письмо к красной девице.
  • Во письме пишет добрый молодец:
  • «Ты душа ль моя красна девица,
  • Моя прежняя полюбовница,
  • Выкупай-выручай добра молодца,
  • Свово прежнего полюбовника!»
  • Как возговорит красна девица:
  • «Ах вы нянюшки, мои мамушки,
  • Мои сенные верные девушки!
  • Вы берите мои золоты ключи,
  • Отмыкайте скорей кованы ларцы,
  • Вы берите казны сколько надобно,
  • Выкупайте скорей добра молодца,
  • Мово прежнего полюбовника!»
  • * * *
  • Ах, что ж ты, мой сизый голубчик,
  • Ах, что ж ты ко мне не летаешь?
  • Иль часты дожди крылья мочат,
  • Иль буйные ветры относят?
  • Ах, что ж ты, мой милый дружочек,
  • Ах, что же ко мне ты не ходишь?
  • Отец или мать не пускают?
  • Род-племя ль любить запрещают?
  • Послышу я: милый в неволе,
  • Сидит в городском он остроге.
  • Возьму ль я ключи золотые
  • И стану ль ларцы отпирати;
  • Возьму ль я казны сорок тысяч,
  • Пойду ль я дружка выкупати.
  • Судьи казны взять не желают,
  • На волю дружка не пускают.
  • * * *
  • Ты не пой-ка, не пой, млад жавороночек,
  • Сидючи весной на проталинке,
  • На проталинке — на проталинке,
  • А воспой-ка, воспой, млад жавороночек,
  • Воспой-ка, воспой при долине,
  • Что стоит ли тюрьма,
  • Тюрьма, новая,
  • Тюрьма новая,
  • Дверь дубовая,
  • Что сидит ли там, сидит
  • Добрый молодец,
  • Он не год сидит,
  • Он не два года,
  • Сидит ровно семь годов.
  • Заходила к нему матушка родная:
  • «Что я семь-то раз,
  • Семь раз выкупала,
  • Что и семь-то я,
  • Семь тысяч потеряла,
  • Что осьмой-то,
  • Осьмой-то тысячи не достала».
  • * * *
  • Добры молодцы все на волюшке живут,
  • Один Ванюшка в победушке сидит,
  • В каменной, Ваня, государевой Москве,
  • В земляной тюрьме, за решетками,
  • За железными дверями,
  • За висячими замками.
  • Заутра Ваню к наказаньицу ведут,
  • К наказаньицу — ко ременному кнуту,
  • К столбу крашеному, дубовому.
  • По праву руку отец с матерью идут,
  • По леву руку молода жена с детьми,
  • Молода жена с детьми малыми;
  • Позади его православный весь народ.
  • Как и стал Ваня говорить жене:
  • «Ты сними с меня шелковой пояс,
  • С позолоченными на нем ключиками,
  • Отопри, жена, окован сундук,
  • Уж ты вынь оттоль золотой казны,
  • Ты дари, жена, молодого палача,
  • Чтобы молодой палач меня легче наказывал!»
  • * * *
  • Ты злодейка да злокоманка, змея лютая!
  • Из норы ты, змея, ползешь, сама озираешься;
  • По песку ты, змея, ползешь, сама извиваешься;
  • По траве ты, змея, ползешь, сама всю траву сушишь,
  • Иссушила в поле цветочки все лазуревы!
  • Что не то-то, братцы, злодейка змея лютая,
  • Что то-то, братцы, злодейка красная девица;
  • Довела меня, доброго молодца, до погибели,
  • Что то до той же до злодейки темной темницы.
  • Что из главного приказу из московского,
  • Что из славного села — села Преображенского
  • Что ведут-ведут доброго молодца казнить-вешати.
  • Переди идет доброго молодца православный царь;
  • По правой руке доброго молодца отец-матушка?
  • По левой руке доброго молодца грозен палач;
  • Позади идет доброго молодца красная девицам
  • * * *
  • Да горы мои, горы Зауральские,
  • Не забыть вас, горы да во все века.
  • Да через вас, горы, ой, лежала дорожка,
  • Лежала большая, да Сибирский шлях.
  • Как по нем-то шли молодцы отважные,
  • Бренча кандалами, ой, с гордостью в глазах?
  • Да шли они, шагали в горы Зауральские,
  • Ой в темные остроги да в каторгу шли.
  • Ветры злые, лютые, да ветры осенние
  • Шумели над дорожкой да секли лицо.
  • Да не стушили ветры да в глазах отважных
  • Огня-пламени да гордости большой.
  • Да усеяли тот шлях-дороженьку
  • Курганы могилок да неизвестных крестов,
  • Да призавяла травка над шляхом-дорожкой.
  • Ой призавяла зеленая, да только до поры.
  • * * *
  • При долинушке
  • Вырос куст с калинушкой.
  • На калинушке
  • Сидит млад соловеюшко,
  • Сидит — громко свищет.
  • А в неволюшке
  • Сидит добрый молодец,
  • Сидит — слезно плачет.
  • Во слезах-то словечушко молвил:
  • «Растоскуйся ты, моя любезная,
  • Разгорюйся!
  • Уж я сам-то по тебе, любезная,
  • Сам я по тебе сгоревался.
  • Я от батюшки,
  • Я от матушки
  • Малой сын остался».
  • «Кто тебя, сироту, вспоил-вскормил?»
  • -«Вскормил-вспоил православный мирг
  • Возлелеяла меня чужа сторонка,
  • Воскачала-то меня легкая лодка.
  • А теперь я, горемышный, во тюрьму попал,
  • Во тюрьму попал — тюрьму темную».
  • * * *
  • Вы леса мои, лесочки, леса темные!
  • Во лесах-то садики, садики зеленые;
  • Во садах кусты, кусты позаломаны.
  • Все дружочки наши, все-то позаловлены,
  • Во немецки во железы все-то позакованы,
  • Во большой домок все-то посажены.
  • Сидят-то они, богу молятся.
  • Со слезами в землю все-то кланяются:
  • «Ты возмой-ка, возмой, туча грозная!
  • Ты пролей-ка, пролей, батюшка силен дождь!
  • Ты размой-ка, размой стены каменны,
  • Ты выпусти-ка нас на святую Русь!»
  • Из острога-то они все разбежались,
  • По темным лесам все-то размырялись,
  • На полянушку они, соколы, собирались.
  • Во кружок они, удалые, садились.
  • * * *
  • Не былинушка в чистом поле зашаталася,
  • Зашаталася бесприютная моя головушка,
  • Беспрютная моя головка молодецкая;
  • Уж куды-то я, добрый молодец, ни кинуся —
  • Что по лесам, по деревням всё заставы,
  • На заставах ли всё крепки караулы;
  • Они спрашивают печатного пашпорта,
  • Что за красною печатью сургучовой.
  • У меня ль, у добра молодца, своеручный,
  • Что на тоненькой на белой на бумажке,
  • Что куды-то ни пойду, братцы, ни поеду,
  • Что ни в чем-то мне, добру молодцу, нет счастья.
  • Я с дороженьки, добрый молодец, ворочуся,
  • Государыни своей матушки спрошуся:
  • «Ты скажи, скажи, моя матушка родная,
  • Под которой ты меня звездою породила,
  • Ты каким меня и счастьем наделила?»
  • * * *
  • Как за барами житье было привольное,
  • Сладко попито, поедено, похожено,
  • Вволю корушки без хлебушка погложено,
  • Босикой снегу потоптано,
  • Спинушку кнутом побито;
  • Нагишом за плугом спотыкалися,
  • Допьяна слезами напивалися,
  • Во солдатушках послужено,
  • Во острогах ведь посижено,
  • Что в Сибири перебывано,
  • Кандалами ноги потерты,
  • До мозолей душа ссажена.
  • А теперь за бар мы богу молимся:
  • Божья церковь — небо ясное,
  • Образа ведь — звезды частые,
  • А попами — волки серые,
  • Что поют про наши душеньки.
  • Темный лес — то наши вотчины,
  • Тракт проезжий — наша пашенка,
  • Пашню пашем мы в глухую ночь,
  • Собираем хлеб не сеямши,
  • Не цепом молотим — слегою
  • По дворянским по головушкам
  • Да по спинушкам купеческим:
  • Свистнет слегушка — кафтан сошьет,
  • А вдругоряд — сапоги возьмет,
  • Свистнет в третьи — шапка с поясом,
  • А еще раз — золота казна.
  • С золотой казной мы вольные.
  • Куда глянешь — наша вотчина,
  • От Козлова до Саратова,
  • До родимой Волги-матушки,
  • До широкого раздольица,-
  • Там нам смерти нет, ребятушки.

Еще по данной теме::

  • Историческая песня ПУГАЧЕВ КАЗНЕН   Нет больше народного заступника. Емельян ты наш родный бат…
  • Историческая песня ПУГАЧЕВ В ТЕМНИЦЕ   Ты звезда ли моя, звездочка, Высоко ты, звездочка, восх…

Источник: http://Russkay-Literatura.ru/russkie-narodnye-pesni/83-pesni-o-tyuremnoj-nevole/552-pesni-o-tyuremnoj-nevole.html

Ссылка на основную публикацию
Adblock
detector